Отложенные заметки
Помните, тридцать с лишним лет назад был такой фильм «Курьер». И одна из его героинь, кажется, Катя сильно разгневала старшее поколение, честно сказав, о чём мечтает.
Бог ты мой, тогда это казалось — ну просто, уй, каким прорывом — девушка смеет мечтать не о полётах в космос и не о комсомольской стройке, на худой конец! И не только смеет, но и говорит об этом. Вслух говорит!
И — эх! — как же я, взрослая тётенька, мать двоих детей, тогда в — в 86-м хорошо её поняла, эту соплячку, «хайлайфистку», как клеймила деток-мажорок тогдашняя «Комсомольская правда»! К величайшему своему стыду должна признаться, что это из-за таких, как я, развалился нерушимый Советский Союз, что я о чём-то подобном мечтала куда как раньше девочки Кати. В октябрятском возрасте — в 1962 году, когда мой папа купил машину! Вот такую примерно:
Москвич 402. Цвета кофе с молоком. Не новую, трёхлетку — но какую же красавицу!
Нет, не подумайте плохого — о полётах в космос я тоже мечтала. И о мире во всём мире. К первомайскому утреннику я стихи выучила про девочку Садако — сама нашла в журнале «Барвинок»:
Девчонка жила, подрастала-росла
В японском краю Хиросиме,
Была весела, работяща была,
Садако той девочки имя...
Я читала с чувством, потому что Садако почему-то ассоциировалась у меня с японской няней моего брата, Хомико-тян — родители утирали слёзы. Расчувствовавшаяся Тихоновна за успехи в учёбе и условно-примерное поведение (ещё бы не примерное — у дочки завуча-то!) подарила мне книжку «К другим планетам» — чтоб сподручнее мечталось о космосе (а из космоса по фашистам-американцам — ка-а-ак жахнуть!).
И поездки в автомобиле мне были не в новинку — у папы была персональная машина с весёлым шофёром ПавлОм. Не спешите завидовать — не Чайка, не Волга и даже не Победа, а советский джип, именуемый «газиком», с металлическими скамейками вдоль стен в кузовочке — машина была нужна для инспекторских поездок по проверке линий электросвязи. А езда по легендарным волынским дорогам, это экшен, доложу я вам, ралли Париж-Дакар нервно курит в сторонке.
Но на рубеже 50-60-х и такие автомобильные прогулки не всем были доступны, и папа здорово поднимал мой престиж в дворовой компании, когда командовал: «Зови своих голопузых — до парка прокачу!»
Но ни в какое сравнение это не шло с нашей новой трёхлетней красавицей! Нас с братом взяли с собой, когда договаривались с прежним хозяином. Брат солидно заглядывал под капот вместе с папой, постукивал пяткой об колёса и сыпал взрослым словами «карбюратор-акселератор-аккумулятор». Я заранее прыгала от восторга и рвалась посидеть в салоне на мягких креслах, но мама на меня прикрикнула — светлая обивка, испачкаешь! Вот чехлы сошьём, тогда и посидишь!
Мама была практичной. У мамы была деревенская закалка — ткань должна быть тёмненькая, немаркая. А мне так нравилась эта светлая, слегка шершавая обивка! И как же я ненавидела это слово: «немаркий» — бррр! Как ножом по стеклу, хуже только «опрятный».
Забирать машину надо было послезавтра. Улучив момент, когда мама отвлеклась, папа нам заговорщически подмигнул: «Послезавтра прокатимся, только тихо!»
А послезавтра разразилась первая весенняя гроза. Мама, выглянув с утра в окно, распорядилась за машиной не ездить — дождь. Почему? Потому! Скользко, грязно и вообще: до сегодня жили без машины, ещё день переживём и точка!
Брат это пережил легко — днём раньше, днём позже: тогда я вечером пошёл к Толяну в подвал фотографии печатать!
А у меня с утра было скверное настроение — вот до слёз. В школе было скучно, как никогда — конец учебного года, Тихоновна только и знает, что дрючит двоечников и нудно пугает их вторым годом, подружка Казя заболела, не с кем словом перекинуться, мамины старшеклассницы на какой-то дурацкой производственной практике, не к кому на переменках сбегать, и машиночку нашу сегодня не заберут — тоска, тоска...
С продлёнки я привычно сбежала к маме в кабинет завуча, на что она давно уже махнула рукой — делай уроки и сиди тихо, ей в конце учебного года тоже было не до меня. А вечером ещё педсовет итоговый, потом партсобрание — до полуночи бы до дому добраться...
Но тут случился сюрприз — часам к пяти за мной приехал на «газике» Павло, один без папы, на что мама жутко разгневалась. Она очень старалась такого не допускать — нечего «панночку» растить — ишь! У неё, чай, сапоги резиновые есть, плащ с капюшоном и школьный проездной — сама бы доехала на автобусе, не барыня! Павло застенчиво мял в руках кепку, объясняя, что начальство «на нараді»: «а я що — мені сказали, я й поїхав, а чого не поїхати — так ллє, так ллє, я два кроки пройшов, вже мокрий, як хлющ, а воно ж дитина — ще застудиться, не дай Боже...» Я, что-то предчувствуя, не попадала руками в рукава и дождавшись знакомой сентенции: «я в твои годы в лаптях в грязи по колено ходила!», покивала сочувственно и помчалась за Павлом. За порогом школы Павло, воровато оглянувшись — не видит ли «пані директорка», раскрыл надо мной огромный чёрный зонт, и я, попрыгав через лужи, торжественно уселась не в кузовок на скамейку, а на папино место рядом с водителем— как есть панночка!
Как только завернули за угол, Павло ещё раз оглянулся, словно опасался, что мама, как та вредная Машенька из сказки, может нас подслушать, и сказал театральным шопотом, округлив глаза:
— Татко машину забрав — тільки тихо!
...Ах, как же хороша была вымытая до блеска дождиком наша красавица у подъезда папиного управления на блестящем, как чёрное зеркало, асфальте! Всё сразу изменилось — низко висящие тучи, переливающиеся всеми оттенками агата, уже не казались зловещими, иногда в них открывалось ослепительно синее окошко и озаряло всё вокруг потусторонним небесным светом, оглушительно пахло жасмином, тротуары были усыпаны белыми лепестками цветущего каштана, фонари включились до наступления сумерек, дождь всё ещё налетал порывами и брызги его волшебно сверкали в фонарных нимбах, а мы с папой осторожно ехали по любимым моим улицам с нездешними названиями: Матейки, Шопена, Коперника, осторожно — потому что веера сияющих брызг обрамляли машину с двух сторон, и тут папа включил радио... (Вот почему меня окатило знакомым восторгом, когда я читала «Над пропастью во ржи» — когда Фиби сказала Холдену: — А у нас в машине радио!). И не знаю уж, кто там наверху подсуетился, чтобы по радио в этот день, и в этот час передавали не кобзона-зыкину-краснознамённый хор, а именно это:
...Давным-давно уж я знаю, что это песня об умученных капиталистами шахтёрах (потому и звучала по советскому радио — в назидание), но у меня до сих пор с ней связано ощущение незамутнённого счастья, любви и комфорта. Да вот такая ерунда — ехать с теми, кого любишь дождливым вечером, смотреть на размытый дождём свет фонарей и слушать музыку.
Я этот пост написала на исходе субботы в Хануку, когда возвращались из Отниэля, от детей, внуков и собачки Бьянки, после зажигания предпоследней свечи Хануки.
Вот так горели пять маленьких светильников, да ещё четыре на улице у ворот.
А на шоссе таяли разноцветные огни и посапывал на заднем сиденье усталый доберман.
А мы слушали музыку. Не «Шестнадцать тонн». Другую, вот эту:
Это «Типекс», маленький человечек Коби Оз, называется «Сидим в кафе...» Выбрала я её случайно, так получилось. Перевести её трудно — коротышка Коби пишет гениально короткими рваными фразами, никак не укладывающимися в многословный ритм другого языка. Но я попробовала:
Сидим с тобой в кафе,
А жизнь проходит за стеклом.
Как так случилось?
Что изменилось?
Где мы живём?
Сидим с тобой в кафе,
Я заказал чиз-кейк для нас.
Где же мы были?
Что пропустили?
Где мы сейчас?
А ты уселась прочно в джип,
Где грохочет стерео,
А моно — извне —
Чёрно-белый сюжет.
А ты закроешь плотно джип,
И не включишь радио —
В новостях ведь
Не получишь ответ...
Как-то так...
...Новости следующей недели не заставили себя ждать.
