Уроки немецкого
В преддверии 27-го нисана логично было бы написать продолжение истории Чарны – но она слишком ужасна, прекрасна, трагична и невероятна, чтобы делать из неё торопливый пост "к дате". Подумаю, может быть, буду выкладывать частями, а может, оставлю пока для себя. А сейчас, как ни странно, мне очень хочется написать что-то оптимистичное и, извиняюсь, сентиментальное, без зубоскальства - я честно предупредила. Не знаю, насколько это интересно неизраильтянам и неевреям – но под замок прятать тоже не буду.
Кто читал предыдущий пост, тот помнит, что в семье Чарны большинство из того, что называется "сифрей кодеш" – священных текстов – было с переводом на немецкий язык. И знаю я это не со слов бабушки - я эти все молитвенники видела у нее в доме. После войны, перед отъездом в Израиль, Чарна (тогда еще Чарна, не Нава), решила проведать родной город. Их хороший, добротный дом, как и часть других еврейских домов по соседству, был сожжён вскоре после депортации – бог знает, что там переклинило в практичном германском мозгу – может, решили показать, что не жаждой наживы они руководствуются, вытравляя следы проклятой расы с земной поверхности. До поджога еврейским добром поживились соседи – хотя самое ценное давным-давно уже было конфисковано, продано, либо обменяно на продукты. И вот, что неожиданно – та самая польская соседка Стефка, которой регулярно продавали хамец и которая была вообще-то дамой склочной сварливой и жадноватой, оказалась в числе немногих, кто не решился прикоснуться к дармовому добру – не взяла ни доски, ни нитки, а дождавшись, когда грабёж закончится, пошла разыскивать то, что другим не понадобилось – собрала рассыпанные еврейские книги и письма. Потом всё раскаивалась в том, что постыдилась пойти вместе со всеми сразу, потому что кто-то позарился на дорогие, в роскошных переплётах семейные альбомы, но забрать решил пустые, а перед этим вытряхнул из них все фотографии – и не просто вытряхнул, а изорвал, истоптал и изгадил. Книги же уцелели чудом, благодаря Стефкиной горластости и сообразительности – когда она из окна увидела мужика, который примеривался надергать страниц на самокрутки, то заорала дурным голосом:
- Не трожь жидовские письмена – они заговоренные! На всю семью порчу наведут!
Перепуганный мужик шарахнулся, перекрестился, да и отбросил заразу от греха подальше. Так Стефка потом почти все и подобрала, а среди изорванных и загаженных фотографий нашла только две целые: отцовскую - из последних, и мамину - крошечную, девичью, снятую для каких-то документов. Фотографий братьев и маленького "крулевича" собрать даже по клочкам не удалось. Эти два увеличенных родительских портрета и висели у бабушки в доме над полкой с отцовскими книгами, и каждое утро она, встав на табуреточку (росточек у неё был еле-еле полтора метра), целовала их, как мезузу. И добавляла со вздохом:
- Спасибо Стефке горластой – я ведь маму вот такой молодой и красивой, с высокой причёской в жизни не видела…
И ещё об одном горевала Нава – что будет после её смерти с отцовскими книгами? Можно, конечно, отдать в библиотеку при кибуцном Бейт-Мидраше, но, если честно, кому они там нужны? Кто захочет брать в руки еврейский молитвенник с немецким переводом? Кто сможет разобрать готический шрифт на плотной, пожелтевшей, но ничуть не обветшавшей бумаге? Кто оценит красоту перевода еврейских текстов на "Hochdeutsch": "Нет, ты только послушай, как это звучит," – я слушала и изумлялась – надо же, оказывается, по-немецки можно не только кричать "Хальт!" и "Юден раус!"…
И тут в кибуце открыли молодёжный ульпан-гиюр. Мне он был без надобности, я свой курс уроков подготовки к гиюру к тому времени прослушала, мы с дочками уже прошли бейт-дин, сыграли с мужем еврейскую свадьбу с хупой (самое время – после двадцати-то лет семейной жизни), и ждали только бумаг из Министерства по делам религий. Но в программе ульпана было много новых лекторов, в том числе и университетских, занятия на иврите и английском – почему бы и не походить два-три раза в неделю, благо график работы у меня гибкий. Заодно и почувствовать себя снова студенткой в компании разношёрстной и разноязыкой молодёжи, приехавшей со всех концов света – от Канады до Голландии. (Ну, и бесплатно – мне ж только дай чем-ничем бесплатно попользоваться!)
Наряду с прочими, была в этой группе девушка из Германии. Немецкого её имени я не знаю, в кибуце она просила называть её на иврите - Керен. Я ей как-то мельком сказала, что работаю с бабушкой, пережившей Аушвиц и Берген-Бельзен. Сказала и забыла, а она – немецкую педантичность никакими гиюрами не пропьёшь! – не забыла. И перед Песахом спросила меня, не нуждается ли семья моих подопечных в дополнительной помощи. Я сначала думала, что ей подработка нужна, но она, предупреждая вопрос, уточнила: бли кесеф! – бесплатно. Я, честно говоря, без энтузиазма отнеслась к её просьбе – всё-таки сказались определённые предубеждения, да и слишком уж Керен выглядела, как бы это сказать – идейно – такая пионерка-тимуровка, рвущаяся выполнить и перевыполнить план по переводу старушек через дорогу. Пардон за стереотипное мышление, но мне так и виделось, как эта картинно-белобрысая и конопатая девица аккуратно записывает в дневник: "в рамках мероприятий по искуплению вины немецкого народа перед евреями выполнена пасхальная уборка в семье бывшей узницы концлагеря".
Однако я привела всё-таки Керен к бабушке Наве — и как же стыдно мне было потом за дурацкие свои мысли! Дело не только в том, что в уборке был продемонстрирован высший пилотаж, на который способна только настоящая немецкая хозяйка. Важнее было то,что после уборки они с бабушкой ещё несколько часов просидели допоздна и никак не могли наговориться – на немецком, конечно же, языке, который в их устах и журчал, и пел, и рыдал, и смеялся, как весенний ручей в Карпатах.
И отцовские молитвенники перед самым Песахом унесла домой, благоговейно прижав к груди и поцеловав предварительно каждый переплёт, белобрысенькая и конопатая заплаканная немочка, которая зачем-то решилась на такую вот перемену участи…